Вице-канцлер Иван Андреевич Остерман, составивший эту инструкцию, по всей видимости, по-немецки, и Екатерина, давшая ей неограниченную санкцию своей подписью, признавали, что с момента прихода к власти Фридрих II повысил престиж и могущество своей монархии и вывел Пруссию на такую позицию, где она, заняв место Франции, смогла разделить с Австрией влияние на империю. С возникновением Союза князей Фридрих возглавил «не только протестантский корпус в империи, но и часть католических штатов». Напротив, авторитет венского двора в империи «сильно упал». Их последний конфликт, Война за баварское наследство, «закончился Тешенским миром, который, будучи гарантированным Ее Императорским Величеством, заложил первые основы влияния России в Германии и дал Нам право участвовать в германских политических делах не через третьи стороны, а непосредственно». Россия получила возможность «постоянно играть видную роль, поддерживая связь и с венским, и с берлинским дворами – основными движущими силами всех дел, и руководствуясь их политическими целями в зависимости от Наших собственных…». После заключения Тешенского мира и русско-австрийского союза, говорится в инструкции далее, Фридрих, движимый «стойкой завистью к австрийскому дому», проявляет недовольство Россией, хотя «здешняя сторона никогда не намеревалась и не намерена отменять и слагать с себя обязательства, данные королю Пруссии, до тех пор пока он сам будет свято соблюдать их и мир, не нарушая общего спокойствия…».

Блюстительницей общего спокойствия инструкция изображала, конечно же, императрицу. Если, придя к власти, Екатерина видела в Австрии германскую державу, которая готова пойти на нарушение имперского status quo ради овладения Силезией, то после обуздания Иосифа в Тешене потенциальным возмутителем спокойствия стал считаться Фридрих, пусть даже потому, что Екатерине нужно было найти оправдание направленному против него союзу, заключенному с Габсбургской монархией. С политической, стратегической и экономической точек зрения альянс с Австрией представлялся более выгодным, чем с Пруссией, а кроме того, «тесная связь, объединяющая двух суверенов [Екатерину и Иосифа. – К.Ш.], является плодом их личного знакомства, взаимного доверия и уважения». По-видимому, одной из причин охлаждения отношений с Фридрихом был тот факт, что в 1769 году он пренебрег приглашением приехать в Россию, не проявив особого желания навестить ее и впоследствии. Честолюбие Екатерины, стремившейся нравиться самому Фридриху, не удовлетворили ни два визита его брата Генриха, которого она очень уважала со времен своей юности, ни, тем более, приезд в Петербург престолонаследника Фридриха Вильгельма.

С другой стороны, Екатерина ни в коей мере не была несправедлива к королю как к союзнику, отмечая, что, «плетя интриги в Германии и других местах, он не нарушал внешней благопристойности по отношению к здешнему двору даже в тех случаях, когда ему приходилось высказывать мнения и выводы, противоположные Нашим»[1163].

Старому Фрицу не нравилось снисходительное отношение к нему тщеславной дочери одного из его офицеров. Она ни на грош не считалась с ним, когда речь заходила об интересах России. Конечно, Екатерина была тщеславна. Однако значительная часть спорных вопросов, в которых она отказывалась идти на уступки, затрагивала могущество и престиж ее империи. Если же речь заходила об авторитете ее собственного правления, политический престиж ставился на карту. Вопрос о том, кто из монархов был лучшим представителем и проводником просветительских принципов, был делом не личной, а государственной значимости, и роли были распределены еще в 1762 году: будучи моложе и позже взойдя на престол, Екатерина бросала вызов заслуженному чемпиону, roi-philosophe Фридриху Великому. С возрастом ему стало труднее выдерживать конкуренцию за общественное мнение Европы. В 1760 году Фридрих прервал переписку с Вольтером, а Екатерина вскоре после своего прихода к власти сама вступила в переписку со знаменитейшим из просветителей, в свое время приложившим руку к утверждению славы юного короля Пруссии[1164], а также с д’Аламбером, Дидро, позднее с Гриммом и другими авторитетными собеседниками Фридриха. Она переманила у него Леонарда Эйлера[1165], и даже швейцарский врач Иоганн Георг Циммерман, которого в 1786 году умирающий король призвал к себе, тогда уже состоял в переписке с императрицей России[1166].

В сравнении с Фридрихом неустанное заигрывание Екатерины со знаменитостями граничило с эпигонством. Так или иначе, однако, оно было успешным. Вольтер, к примеру, принимал живое участие в ее политике и войнах с Польшей и с Османской империей. В 1772 году он даже призвал Фридриха объединить усилия с российской императрицей и изгнать из Европы турок. Такая затея совершенно не вдохновила короля Пруссии, надеявшегося на скорейшее прекращение войны из-за одних лишь субсидий, выплачивавшихся им России во время войны в соответствии с союзным договором[1167]. Шарм, непринужденность и политическая целеустремленность Екатерины располагали к себе не меньше, чем финансовая поддержка наук и искусств, а также инвестиции в общественное мнение Европы, пусть даже снедаемый завистью Фридрих думал иначе.

В конце концов это общественное мнение во главе с Вольтером и притворно восторженным Фридрихом подтвердило уникальность просветительской миссии Екатерины. Проводить реформу общества, обеспечивать свободу и толерантность посредством законов, совершенствовать администрацию, создавать независимую судебную систему, заселять пустующие регионы, развивать народное образование, повышать общий культурный уровень повсеместно, начиная с императорского двора, в отсталой, обделенной хорошими климатическими условиями, полиэтничной и многоконфессиональной Российской империи – все это признавалось в Европе несоизмеримо более трудной задачей сравнительно с той, что стояла перед просвещенным монархом, получившим Пруссию в том виде, в каком она была на момент его вступления на престол. Екатерина и сама увлекалась всемирно-историческим величием своих целей и не упускала возможности распропагандировать свои проекты как успешные шаги в верном направлении. А Фридрих в первые двадцать лет ее царствования был как раз тем, на кого ей хотелось в первую очередь произвести впечатление. Когда-то именно он заложил мерило современного искусства управлять, и именно прусского короля Екатерина, придя к власти, призвала в свидетели собственного владения политическим ремеслом. Лишь в последние годы жизни Фридриха она почти перестала придавать значение его мнению. Однако, когда при его преемнике Фридрихе Вильгельме II между Россией и Пруссией усилилось напряжение – вначале из-за Швеции и Польши, а затем в связи с его политикой в отношении революционной Франции, – Екатерина с презрением и враждебностью сравнивала правящего прусского короля и его министра Герцберга с историческим величием Фридриха. Екатерина расхваливала умственные способности покойного, сетуя на то, что теперь приходится иметь дело с его глупым наследником[1168]. Интриги берлинских розенкрейцеров вокруг Фридриха Вильгельма II, а также их намерения относительно великого князя Павла Петровича она считала опасным безобразием и отходом от просветительских принципов, в которых она раньше была солидарна с Фридрихом Великим.